 Самое банальное утро понедельника в Америке: не открыв глаза и толком не очнувшись ото сна, левой рукой стучу по раздражающему будильнику, лениво переворачиваясь на бок. Немного щурюсь от яркого солнца, которое успело распространиться по всей комнате, напитывая ее осенним теплом. Уже третий день подряд просыпаюсь с блаженной улыбкой на лице, потому что все идет по моим планам, как нужно. Нет поводов для переживания и тревоги. Знаете, иногда для того, чтобы все круто изменилось, нужно просто сменить место жительства. И не обязательно это должна быть страна или город, не настолько глобально. Достаточно нового, более престижного района и этаж повыше. Больше панорамных окон, из которых открывается вид на Манхэттен, утопающий в огненном рассвете; больше пространства; больше белого цвета. Потягиваюсь до хруста в конечностях и ловлю на своей шее теплые руки. - Все, как ты хотел, да? - оборачиваюсь на приятный голос и легко целую девушку, - доброе утро, Лив, - улыбаюсь ей, - да, здесь замечательно. Впервые за долгое время чувствую себя невероятно легко, свободно. Как будто у меня открылось второе дыхание и я могу свершить свои личные подвиги. Стоя здесь, казалось бы, у самого края, обрыва — на 24 этаже небоскреба, когда от бездны меня отделяет какой-то кусок стеклокомпозита, чувствую себя повелителем мира. Но а пока я всего лишь повелитель кровати, которую я целую ночь обновлял со своим риелтором. Просто секс, ничего больше. И так будет всегда. Больше никаких, мать их, отношений! До сих пор призраки прошлого преследуют меня во снах. Я слышу голос Аманды и Эстель, которые чуть ли не в унисон кричат мне о том, какой я подонок. А когда я вчера облился кофе, то отдаленно слышал хрипловатый смех Льюис и ее язвительные комментарии по поводу моей ловкости. Та даже стук каблуков мне напоминает о Берроуз, что тут уж сказать. Интересная штука память. Неподвластная мозгу, управляющая эмоциями. Но вот что я наконец понял — не ёкает по прошлому, не задевает, нет соблазна вернуться туда. Но тем не менее, каждому своему призраку я говорю «спасибо». Они всегда будут частью меня. Всегда будут со мной. Те, к кому я испытывал определенные чувства. Мои девочки, с которыми я больше никогда не увижусь. Умение хорошо скрываться передалось мне по наследству. читать продолжение: «Женская сучность и как с ней бороться. Метод Кайла.»
|
Эй, ты, да-да, ты, любитель вишневых кексиков, я тут сейчас буду говорить тебе приятности, так что, советую расслабиться и читать свежую прессу, потягивая кофеек из кружечки. У меня для тебя две прекрасные новости, дорогой. Первая заключается в том, что все гороскопы, как один утверждают, что вот именно эта неделя у тебя будет удачной, обещают тебе значительный приток сил и энергии, а так же выход на новый жизненный уровень, жизнь в принципе станет ярче, а люди вокруг добрее. И вторая новость, о которой ты уже мог и догадаться – ты попал в лучшие на этой недели. Да-да, дружочек, если в киноиндустрию можно попасть через постель, то в шапку форума только через посты мне. Запомни этот лайфак и пользуйся им на здоровья, пока он в пробном периоде бесплатный. (: Я бы хотела еще о чем-нибудь не смешно пошутить или, допустим, что немало важно, сказать о том, что впереди у нас все будет очень радужно и приторно – сладко, но нет, не будет. Надо, Кайл, надо было до того, как взял на перевоспитание пекаря, читать в договоре мелкий шрифт. Мы будем играть стекло, много стекла, мы будем цеплять друг друга за живое тем количеством бывших, которые прошли через наши руки и, это будет дико бесить, это будет до зубного скрежета раздражать и тебя и меня, но от этого никуда не деться, потому что мы оба любим сложности и красивую меня. D: да, возможно ты этого еще не понял, так, чтобы согласиться со мной, но это непременно случится, потому что у меня есть в запасе еще пара тузов в рукаве, смешных картиночек, сохраненных в папочке «для Дэвиса» и начатый тебе пост. А вообще, если честно, я тебя искренне, поздравить хочу. Мы может, и играем непродолжительное время, многое друг о друге нам неведомо, но у нас все впереди, поверь мне, я знаю, о чем говорю, ты все-таки моя попытка #5! Это твое время, твоя неделя, твое лицо в шапке, мы чествуем тебя и поднимаем бокалы с крепкими напитками за тебя, Дэвис. Надеюсь, что пишу тебе здесь не последний раз и, у меня еще будет возможность осчастливить тебя пламенной речью соигрока. Наслаждайся моментом! C: (с) Летиция |

|
Лидия
| Александр
| Присцилла
| Виктор
| Рэйчел
| Макс
|

|
Перед ней сейчас – россыпь вероятностей, мелкий цветастый бисер. Кто-то плетёт для него красный браслет из нити, которую принц, умирая, оборвал. Не цепь, лишь притяжение, вектор пути от чего-то к чему-то. Она пытается ухватиться за неё, но прикосновения искрятся настойчиво, дымятся вреднее, чем облако никотина. Флоренс готова задыхаться, но рядом с некоронованным монархом встаёт его первый рыцарь. Она слышит его слова, но не понимает – что за диковинный акцент? Что за диковинный друг, похожий на алкогольное опьянение? Коснуться его – обжечься об айсберг. Где же тепло? Солнце показывается из-за огромного облака, рассеивает туман, и лёд заискрился, словно бриллианты. И становится совершенно ясно – зима не покинет этих краёв. Вымученная, она останется тут до конца звенящей симфонией для струнных. Звоном в ушах, трепетом немого сердца. Ничего не отзовётся, но что-то пойдёт не так. И тьма, охватившая царство его, будет благословенна. Царство его, кажущийся самым мучительным адом, будет раем. Но к нему путь нужно держать, выстланный кубиками льда, пропахший виски ровно в той мере, в которой необходимо, чтобы не прослыть алкоголиком. И пепла от сигарет будет ровно столько, чтобы не задохнуться. Кто-то возьмёт его за руку и успокоит. В каком это было столетии? - Вам даруют покой. – Флоренс обещает и боится своего обещания. Он не поверит. – Вам даруют изнанку счастья, что будет дороже всего, что было раньше. В прошлом звёзды рассыпались – в будущем они разожгут себя вновь. По правую руку от Вас – Ваш рыцарь и друг. По левую – супруга, пропахшая хвоей и лавандой. Внутри – розовый цвет, впереди – кровь Ваша. Будет спокойно и тепло в Вашем зимнем краю. Но Вы же мне не поверите, не правда ли? «Shadows of my name» Рита Мэй |
- Мне пора, - произнес он, подбирая одежду, пусть и не собирался в ней ехать, теперь пришла его очередь прятать глаза, с выражением проявившейся деловитой расчетливости, не вяжущимся с описанной ранее патокой романтики, - иначе опоздаю на самолет,- и опережая любые возможные мысли, - в этот раз все будет иначе, - веря ли в это сам? Скорее в ее здравомыслие, играя на чувстве потери, испытываемой обоими на время расставания. - Мы справимся, - не может быть иначе, забирая ее, растрепанную в наспех накинутом халате к себе в объятья. А потом был лед ступенек и пламя кофе, спрятанного в застенки термоса-кружки. Шутки о вафлях, жадно вбираемый в легкие ее запах, жажда вбежать назад в дом, чтобы еще раз прижать к себе спящего сына, ласковый укор за босые ноги и шутливое обещание оставить ее дома, если она вздумает заболеть, взамен устроить мужскую вечеринку оставшимися членами семьи. Потом был головокружительный поцелуй с тяжестью на мысках его ботинок. Потом был долгий кричащий взгляд глаза в глаза всего, что так и не было сказано. Потом был вальс снежинок, заметающий следы. Долгих недель проведенных порознь. Так глупо. Как будто не с ними. я уже скучаю, - быстрый набор по экрану, чтобы с замиранием ждать ответ. И получить фото, от которого шумит от тока крови в ушах. я же так все брошу и вернусь и отомщу, ты готова к такому? Запуская пальцы в волосы, чтобы не ласкать очередное фото с новыми подробностями ее покорности его желаниям. ненормальная моя только моя. «all that I have is this old dream» Дамиан |
Их разговор, который состоялся совсем недавно, в этот момент приобретал совершенно новые смыслы. Слова, которые все еще невероятно ярко отражались в памяти, обретали новые грани. Те, которые тогда в кафе было не разглядеть. Вот какое предопределение он имел в виду. – проносится в голове мысль, а следом за ней следует еще одна. Всё это неслучайно, - от этого понимания перехватывает дыхание, будто незнакомец сжимал руку не на ее подбородке, а на шее, лишая возможности сделать вдох. Грета вновь смотрит на него, наверняка упивающегося своим превосходством, и снова видит совершенно другого человека. Её приоткрытые губы хватают воздух, и на очередном выдохе в салон машины отправляется тихое: - Зачем? – Она почти уверена, что вопрос не требует уточнения. На ее лице и так все написано. – Зачем вам все это? Девушка обхватывает себя руками, словно это может помочь унять дрожь, сотрясающую тело. Или оградить ее от холодного взгляда незнакомца. Простая психологическая реакция, и абсолютно беполезная сейчас. Никакого успокоения это не приносит, лишь горечь безнадежности. И она, эта горечь, приносит неожиданное воспоминание. Внезапную картинку, напоминающую о том, как в далеком детстве она вместе с родителями ездила на ферму к каким-то дальним родственникам. Кем они приходились отцу, ей тогда рассказывали, но разве в семь лет разберешься во всех этих хитросплетениях своей родословной? И мальчишки тогда, упорно не принимающие ее в свою компанию, заманив ее обещаниями, что возьмут ее с собой, если она покажет им свою смелость, заперли ее в чулане. Ярким пятном в памяти всплыл громкий мальчишечий смех, когда они захлопнули за собой дверь, оставляя доверчивую девчонку одну в тесной, темной, забитой всяким ненужным хламом комнате. «One way or another, i'm gonna get you» Грета |
Стоило ли больших трудов взять себя в руки и вновь стать ей поддержкой и опорой? Наверное всё же да. Но есть такое свойство у людей: когда кому-то дорогому, очень близкому и любимому нужна помощь, внутренние ресурсы становятся почти неиссякаемыми. Так и было, потому что каких бы трудов не стоило держать дистанцию, терпеливо рассказывать ей раз за разом всё, что ей нужно было знать, он делал это, преисполненный любовью и заботой. В этом, наверное, и черпал силы, когда в очередную ночь, в одиночестве, без сна в глазу, пялился в потолок, вновь и вновь прокручивая в голове события последних недель. Он также занимался и ремонтом, потому что они всё равно хотели открыть своё заведение, и нужно что-то делать, нельзя стоять на месте. Заказывал оборудование, говорил с рабочими. А потом спешил домой, где залезал в шкуру заботливого и шутливого друга-соседа, ходячей энциклопедии жизни этой потерянной женщине, которой отчаянно стремился помочь. Ему настолько же осточертела эта роль, насколько его затапливало счастье каждый раз, когда он чувствовал, что она на него смотрит. И самое сложное — это держать себя в руках. Контролировать свои жесты, соблюдать дистанцию. Потому что до ломоты, до внутреннего крика хотелось к ней прикасаться так, как ему хочется, как к любимой женщине, собирая золотое тепло с её кожи, впитывать её свет. Но сейчас этого делать нельзя. Всё ещё нельзя. Он ждал чуда, надеялся на него, верил, что оно произойдёт. Но случилась катастрофа. «в бинтах лучи солнца льются в лазарет» Клео |
-Так кто вы? Неверный Зевс? Алчный Мидас? Отважный Ахилл? Парис, готовый обречь на смерть города ради быстротечной красоты случайной вспышки? - припоминая его увлечение, Джерри размышляет, примеряя на Виктора разные маски. Конечно, не Ахилл. Точно не Парис. Неверный ли муж? Неосмотрительный ли правитель? В стекле его профиль кажется резким оскалом хищника. И пусть мышцы расслаблены, эта видимая небрежность не обманывает проницательной глубины ее пытливого, острого скальпеля ума. Джерри совершенно не важно, кто он. Важно, какой. Не обложка, нет. Изысканный доме его идеальных образов ничего не значат для придирчивой Леман. Ее не интересует фальшивый хруст упаковок. Вскрывая кофе в красиво ей пачке, часто обнаруживаешь внутри продукт весьма сомнительного качества. Они едут странным маршрутом, будто обходя подводные камни этого междустрочного диалога. Виктор, несомненно, знает, где на пути открыты люки опасных канализационных дыр. Грязных подземных течений, оборотной стороны людской жизни. Машина никуда не торопится, это очевидно. Конечно, все дело в желании не упускать момент. А если и не в нем, то Джерри нравится так думать. Разве грешно немного польстить себе? Неон световых росчерков, растянутых скоростью машины в импрессионизм ломаных линий меча воинов звезд и света, заставляет думать о долговечности момента в разрезе вечности. И в этом контексте совершенно не важно, долго ли продлится это ощущение сбитого морального прицела, нравственная деформация сознания, в которой совершенно не имеют значение возраст, имя, положение на доске фигур общественного строя. Ничего важного. Даже имя - всего лишь имя. «Running with the shadows of the night» Джерри |
"Сам..." Сколько было этого "сам" с того дня, как Дэнни выписали из больницы. Он доходил до исступления, когда не получалось совладать с протезом или когда забывал, что вместо правой руки теперь аккуратная культя. Он прогонял мать, пытавшуюся помочь с обычными для двурукого человека вещами, грубил отцу, швырялся вещами в сестру. Захлебывался истериками и жалостью к себе, ненавидел свое неполноценное тело и глупую болванку вместо руки, такую неповоротливую и медлительную. Он ненавидел всех, кто посмел заметить его увечье или пожалеть подростка, и даже радовался, когда в прежней школе сверстники начали дразнить и донимать. Со временем прошли и гнев, и жалость, он перестал обращать внимание на обидчиков и жалельщиков, и научился жить со своей проблемой, но так и не смирился с ней. Пожалуй, и не смирится. Жадный интерес Эрика к к тому, что сам Дэнни предпочел бы не демонстрировать никому, отталкивал. Мальчишка чувствовал себя уродом в стенах фрик-шоу. Сними протез, покажи во всей неприглядности то, что заставит зрителей стыдливо отвернуться и про себя порадоваться, что у них-то все хорошо и все конечности на месте. Покажи шрамы, некоторые из которых заставят вздрогнуть от страшной догадки - не все из них получены битым стеклом, на которое упал мелкий шалопай на прогулке. "Он не увидит," - про себя решил Брукс. Позволить чужому человеку проникнуть так глубоко, лишь для того, чтобы утолить его любопытство и дать толчок к продолжению творчества... Он даже близким не позволяет влезать в свое личное пространство, а Эрик так беспардонен, так уверен в своей безнаказанности. Он притягивает и отталкивает одновременно, разжигает в оппоненте едва не слепое обожание и страх быть обманутым в ожиданиях, сделать для себя важным и близким человека, который в этих отношениях не нуждается. «Нарисуй мне лето цвета твоих глаз» Дэнни |

|
r u mine? |
Лучшая игра недели |
Лица, слизанные взглядом над тарелками, слились в единый смазанный флер чужого присутствия, но Несса, глядящая на него с экрана мерно жужжащего телефона, осталась на периферии внимания. Она просто была здесь. Ее губы, мягкие, барханные, отчерченные так четко, фактурно, как будто обведенные пастелью. Лучистые глаза, яркие, совсем не похожие на призрачные туманы, гуляющие по радужке Ричарда. Красивые скулы. Россыпь золотистых волн надо лбом. Ручка по ежедневнику отрывисто завершила строчку и зарисовала женский профиль одним ловким росчерком, не отрываясь от бумаги. Еще несколько быстрых линий придали лицу жизнь и объем. Ну вот и все. Несса не имела никакого значения. Как всегда. Она просто была здесь. Как была частью жизни Ричарда на протяжении последних ***. Ни сцен, ни печалей любовницы Ричард не замечал. И славно, а то поморщился бы брезгливо. А вот поджаренный бекон в этом ресторане нравился ему от души, нравился сырой запах земли и цветов, плавные движения стюарда, серебряный молочник. Ему нравилось есть публично. Ему нравилось публично любить и причинять боль – публично. Не мог бы вспомнить, когда открыл в Нессе этот дешевый оппортунизм, эту уступку миру, готовность отказаться от лучшего ради возможного. Те вещи, которые заметно отличают детей своей семьи от тех, кто пошел своей дорогой. По крайней мере, Ричард видел это так. Память от дрожи в пальцах, хрусте в перегибистой пояснице, налипших на лоб пшеничных вихрах. Ощущение уз, прочного хоть и призрачного поводка, который он мог бы дернуть в любой момент, чтобы вернуть девочку – на минуту, на завтрак, на пару часов. Пока она не наскучит. Пока фальшь снова не проступит на шкуре, как съеденный мишкой мед.
Виктор/Ричард | Междустенье. Зазеркалье. Пресс пола-потолка. И я в нём. В воздухе, забитом его запахами, его полуулыбками, иглами его голоса. Пальцами. Умелыми, сильными. Запотевшими стёклышками глаз, сдавившими грудь как у мошки - растопырь лапки, не дыши громко, люби. Отдавайся душой, чтобы навзничь и грубо, чтобы сладко, тягуче. Стони. Чтобы он слышал, как в тебе распускается его плоть, как сквозь кожу твою пробивается его Эго, растёт, насыщаясь плодородным соком ебучей привязанности. Хватит. Тонкостенно, перебито в позвоночнике. Хватит. Посмотри же на себя в зеркало, девочка. Что там кроме тени его? Что там кроме впадин глаз, да влажных в похоти губ. Выжрал всю изнанку, высушил до дна сознание, каждую мысль переплел шерстяной ниточкой на память. Как он шепчет имя твоё, как натужно дышит, когда сверху, как трещит по швам кожурой граната, а ты давишься горькими прожилками, свято веря, что это цена за сакральную жажду. Ты же себя растеряла, клочками повыдёргивала. Скоро и он разглядит эту дыру поперек сетчатки, да сбросит пеплом с сигареты, отправляясь на благодатные почвы других подобных дур. А ты будешь виться хереющим дымком, будешь тлеть, загнивая под плинтусом забытым ошмётком плоти. Хватит. Шмотки в распахнутое жерло сумки вместо кляпа, рывками, комками, судорогами. Не оборачиваясь на его призраки, не вдыхая запахи его пота с косяков, чешуек белой краски, полированной деревяшки стола. Вышвырнуть, как и себя из адского пламени бреда, из диагнозов, из расчёсанной тишины без шороха его ткани. Он подкрадывается тигром, мягки подушечки его поступи; отводит волосы с плеча, по-свойски поедает шею, пьёт душу, а ты растворяешься в этой его уязвимости, сходишь с ума от болезненности прикрытых глаз его, мнишь себя панацеей душевных синдромов. Макс/Несса |